Мы решили поговорить о христианском отношении к животным. Наши пастыри практически никогда не говорят об этом в своих проповедях и иных выступлениях. А жаль: твари бессловесные, братья меньшие, те, кому Адам давал имена (см.: Быт. 2, 20), занимают в нашей жизни и в наших душах очень заметное место.
Мы любим их за то, что они красивы; за то, что они, бесконечно от нас далекие, в чем-то нас повторяют; за то, наконец, что они любят нас и радуются нашему существованию. Любя животных, мы, по сути, любим жизнь, созданную Богом, любим творение.
Нам больно видеть страдания животных, жалость к ним подчас острее жалости к человеку: человек разумен, он осознает свою ситуацию, он в силах взять ответственность за нее на себя и найти какой-то выход, а неразумное существо беспомощно. Бессмысленная садистская жестокость к животным воспринимается как одна из самых отвратительных форм беснования.
Животные в доме, в семье часто служат своего рода психотерапевтами. Контакт с ними необходим ребенку: общаясь не с игрушкой, не с виртуальной фигуркой из компьютерной игры, а с живым существом, ребенок познает реальный, живой мир и учится любить и трудиться для других.
Конечно, если иметь в виду человечество в целом, то его отношения с миром животных никак не назовешь идиллическими: тысячи лет человек питается животными, одевается в их шкуры, использует их во всевозможных иных целях. Заметим, христианство никогда этого не запрещало, буддистский принцип неубиения живых существ нашей вере чужд. Но христианство всегда призывало к умеренности, к обузданию алчности, хотя и не связывало это с отношением к природе. Связывает сама жизнь: грешный человек, не желающий себя обуздать, разрушает природу, уничтожает животный и растительный мир. Случайно ли животные так тянулись к святым? Почему общение с животными, окруженность ими создает в нас некое чувство рая? И в то же время многие святые предостерегали от излишней привязанности к животным, от любви, возвышающей их до человека. В ХХ веке известный подвижник схиархимандрит Серафим (Романцов) так дополнил известную фразу: «Блажен, кто скоты милует, но блажен, кто скоты любит и этим сравнял их с человеком». А ведь иногда эта любовь принимает самые уродливые формы. Чего стоят одни только бойцовские собаки, периодически калечащие людей и находящие при этом неизменную защиту у своих хозяев!
А все эти кошки и собаки изысканных пород!.. Цена иной киски близка к цене хорошей машины, и люди отдают эти деньги — вместо того, чтобы просто подобрать несчастного брошенного котенка у себя в подъезде. Думается, это уже не к животным любовь, а к себе.
Итак, возможно ли сформулировать некие принципы христианского отношения к животным? Об этом размышляет главный редактор нашего журнала игумен Нектарий (Морозов).
Наверное, нет ничего удивительного в том, что пастыри Православной Церкви «мало говорят на эту тему» — то есть о животных и о правильном, христианском отношении к ним. Согласитесь, трудно представить себе проповедь, посвященную этому вопросу и произнесенную с амвона. Тем не менее тема эта лично мне представляется и важной, и интересной. И вместе с тем — обросшей всевозможными предрассудками, усложняющими ее восприятие.
Разговор о месте «братьев меньших» в нашей жизни часто сводится к тому, можно ли держать дома животных, и если да, то каких. Взгляды пастырей на сей предмет расходятся. Кто-то считает, что никакой живности дома лучше не держать. Кто-то полагает, что можно, однако живность эта должна быть компактной и «чистой» — рыбки, волнистые попугайчики, кошка в крайнем случае, но никак не собака, поскольку она существо «нечистое» (хотя в христианстве нет разделения на чистых и нечистых существ!). Кто-то убежден, что роль животных в жизни человека исключительно утилитарна: корова дает молоко, собака охраняет дом, кошка ловит мышей, из свиньи получается превосходное сало, и этого достаточно для определения отношения ко всем этим тварям. Как в таком разнообразии мнений разобраться? Да и надо ли, в принципе? Лично мне кажется — надо.
Мы живем в мире изломанном, искаженном грехом и страстями. И та красота, которая все же жива в нем, есть отблеск красоты иной: она напоминает нам о том, каким он был когда-то, о его дивной первозданной гармонии. И о том, какое место занимало в нем все то, что существует и по сей день: человек, живая и неживая природа, те самые братья наши меньшие, о которых здесь речь. Что побудило всесовершенного, вседовольного, самодостаточного, ни в чем не нуждающегося Бога сотворить обитаемую вселенную? Только Его любовь, больше ничто. Любовь — в каждом мельчайшем фрагменте всего сотворенного. С какой удивительной премудростью и заботой устроено все в мире! Каждая зверушка, каждая букашка, каждая соломинка и травинка поражают продуманностью и совершенством. Но нам кажется, что всё продумано, всё устроено исключительно для нас; и любовь, и забота Божии тоже лишь наш незаслуженный дар. Но может ли Господь, будучи самой Любовью, всё объемлющей, всё наполняющей Собой, кого-то этой любви лишить, кого-то ею обойти? Неужели ничто вообще не имеет цены на земле, кроме человека?
Да, человек, сотворенный по образу и подобию Божию, — венец творения, чудное соединение плоти и духа, земли и Неба. Но и все прочее творение — не декорация, не фон, не какой-то необязательный придаток. Нет, в основе всего сотворенного — та же любовь Божия, от которой и которой все произведено, дивный мостик от небытия к бытию.
А почему кажется нам, что все только и всецело для нас и ни в коей, ни даже в самой маленькой мере не само по себе? Потому что в нашем духовно калечном состоянии центр вселенной сместился и оказался в тех границах, которые очерчены в ней контурами нашего же тела. И мы относительно всего уверены, что оно — для нас. И люди — для нас. И Бог — для нас. Что уж о живой и неживой природе говорить. И в каком-то смысле правда все это. Ведь, по слову блаженного Августина, Господь о каждом человеке заботится так, как если бы он был единственным в мироздании. Но и обо всех вообще — как об этом каждом.
Господь не только в пищу и в помощь дал нам животных, но и нас поставил ответственными за них. Поэтому и имена человек животным по повелению Божию нарекает (см.: Быт. 2, 19). И сама земля, на которой в особом ее месте, «в Раи сладости», обитал первозданный человек, была и остается его зоной ответственности — с того самого момента, как было поручено ему рай возделывать и хранить (ср.: Быт.2,15). Но не соответствуем мы возложенной на нас ответственности — как прежде, когда с грехопадением праотцев извратился стройный порядок прекрасно устроенного Творцом мира, так и сейчас, когда мы пользуемся всем сотворенным с такой безалаберностью, словно и на самом деле после нас — лишь то, что было когда-то давным-давно: потоп…
Что значит относиться к животным по-христиански? Должны ли, могут ли они жить в доме у христианина? Как он должен с ними общаться, может ли он их любить? Наконец, довольно часто задаваемый вопрос: какова посмертная участь «тварей бессловесных», есть ли им место в «жизни будущего века»? Не думаю, что кто-то дерзнет дать окончательный ответ на последний вопрос. Не свидетельствует прямо о том или ином варианте ответа Писание. Ни Новый, ни Ветхий Завет полной ясности в это недоумение не вносят. Что же до места животных в нашей жизни, в нашем быту, в наших сердцах… Я уверен, что живое существо, которое живет — во дворе ли, в доме ли — просто так, не ради какой-то практической потребности, становится одной из ступенек к любви — сначала к тварному миру, а затем и к Сотворившему его. Кто бы это ни был — собака, кошка, черепаха, рыбка в аквариуме или какой-нибудь сверчок, — бескорыстная, невынужденная забота о них становится не только для ребенка, но и для взрослого человека чередой уроков в школе Любви. Особенно важно это в наше время: современное устройство жизненного пространства отрывает нас от животных; и они, и самая природа вытеснены очень далеко за границы нашего повседневного бытия. Сердце человека XXI века привычно жестоко: мы привыкли ко множеству вещей, к которым привыкать нельзя в принципе. Привыкли к войнам без видимых причин, к массовому убийству детей в материнской утробе. Мы привыкли к постепенному угасанию в убогих, нищих квартирках — без медикаментов и денег, на которые можно было бы их купить, — отдавших все родной стране стариков. Привыкли к бездомным, бомжам, умирающим от холода и голода на улицах, у наших ног.
Более того, мы находим этому успокаивающее нас — если не оправдание, то объяснение: «Эти люди в своей жизни сами что-то напутали, напортили, заблудились…». Или еще лучше, «духовней»: «Они грешили и теперь за грехи свои расплачиваются». Так мы отгораживаемся от единства, от общности наших судеб с их судьбами и с судьбой человечества.
Но вот бежит по улице стая бездомных собак. Им холодно, они отощали, их ребра торчат, а шерсть свалялась. О чем думаем мы, глядя на них? О том, что они могут кого-то, в том числе и нас, покусать. Мы можем заразиться бешенством и умереть. Это проблема! И ее надо решать. И проблема решается — когда посредством отлова, а когда и отстрела — прямо на наших глазах.
Но ведь могли бы мы думать и об ином, видя эти взъерошенные загривки, затравленные, бесконечно грустные глаза. О том, что тварь покорилась суете не добровольно, но по воле покорившего ее, в надежде, что и сама тварь освобождена будет от рабства тлению (Рим. 8, 20–21), что «вся тварь совокупно стенает и мучится доныне» (22). Из-за нас мучится, из-за древнего, праотеческого греха и из-за грехов наших нынешних, продолжающих разрушать мир и все, что в нем. Ведь не из ниоткуда взялись эти несчастные бродячие псы. Кто-то сначала приручил их и не остался за них в ответе, а бессовестно выгнал на улицу.
Мы виноваты перед ними, как и друг перед другом. Только вот братья меньшие — они-то в чем виноваты? В том-то и дело, что ни в чем. За нас страдают. И разве повредит кому-то, если доведет он эту простую и ясную истину до своего сердца и сердца своего ребенка? Если возьмет ответственность — просто так — за какую-то зверушку, за пусть самую маленькую, но Божью все же тварь? Если обогатит свое сердце любовью к этому существу, которое, как бы там ни было, а любовью Божией не обойдено?
Да, некоторые святые говорили о том, что привязываться к животным, ласкать их — грех. Но это грех, думается мне, не по существу своему: ибо и Господь ласкает Своих бессловесных тварей, гладит их лучами солнечными, ерошит им шерстку легким ветерком, покрывает от охотников бархатным пологом ночи. Грех — когда питомцы между нами и Богом встают, превратившись в страсть. Но чаще ведь не животные встают стеною между нами и Богом, а люди. Люди, к которым мы чрезмерно привязаны или, наоборот, недоброжелательны. А еще чаще эта стена — мы сами. Куда чаще, чем животинка какая…
Почему мы так часто видим животных в житиях — рядом со святыми? Почему могилу Марии Египетской копает лев? Почему Герасим Иорданский дружит со львом, а к русским лесным отшельникам запросто ходят в гости медведи? Не потому ли, что зверь бессознательно чувствует в святом человеке того, первозданного, не поврежденного грехом Адама? Не потому ли, что обоняет своим звериным нюхом воздух утраченного Рая?
Ведомо это Тому, Кто указал: «праведный печется и о жизни скота своего, сердце же нечестивых жестоко» (Притч. 12 , 10). Ведомо Ему и то, что где милость, там и любовь.
Журнал «Православие и современность», №22 (38), 2012 г